Воины бури - Страница 5


К оглавлению

5

— И Хэстен присягнул Рагналлу в верности, — продолжил мой сын. Он смотрел, как отплывают корабли.

— Рагналл Иварсон, — произнес он, по-прежнему глядя на флот, — оставил свои ирландские владения. Сказал своим людям, что вместо этих земель судьба даровала ему Британию.

«Хэстен — ничто, — думал я. — Крыса, заключившая союз с волком, куцый воробей, примостившийся на плече у орла».

— Рагналл покинул свои ирландские владения? — спросил я.

— Так говорят, — мой сын махнул в сторону пленников.

Я хмыкнул. Я мало знал о том, что происходит в Ирландии, но в последние несколько лет доходили слухи, что норманнов выгнали из этих земель. Корабли с выжившими в ужасных битвах переплывали море, и люди, желавшие захватить земли в Ирландии, теперь рыскали в Кумбраланде или на берегах Уэльса, а некоторые заходили и дальше, в Нейстрию или Франкию.

— Рагналл силен, — сказал я, — почему он вдруг покинул Ирландию?

— Потому что ирландцы убедили его уехать.

— Убедили?

Сын пожал плечами.

— У них есть колдуны, христианские колдуны, которые видят будущее. Они сказали, что Рагналл станет королем всей Британии, если покинет Ирландию, и дали ему воинов в помощь, — он кивнул в сторону флота. — На этих кораблях — сотня ирландских воинов.

— Королем всей Британии?

— Так говорят пленники.

Я сплюнул. Рагналл — не первый, кто мечтает завладеть всем островом.

— Сколько у него людей?

— Двенадцать сотен.

— Уверен?

— Ты хорошо меня обучил, отец, — улыбнулся сын.

— Чему я тебя обучил?

— Что острие копья у печени пленника умеет убеждать.

Я смотрел, как последние корабли уплывают на восток и вот-вот скроются из виду.

— Бедвульф! — крикнул я.

Бедвульф, невысокий и жилистый, изукрасил свое лицо татуировками на датский манер, хотя сам был саксом. Он один из моих лучших разведчиков и мог невидимкой скользить по открытой местности. Я кивнул на исчезающие корабли.

— Возьми десяток воинов, — сказал я ему, — и следуй за ублюдками. Хочу знать, где они высадятся.

— Господин, — произнес он и повернулся, чтобы уйти.

— И еще, Бедвульф, — крикнул я, и он обернулся. — Постарайся рассмотреть знамена на кораблях. Ищи красный топор. Если увидишь, я хочу узнать об этом как можно скорее.

— Красный топор, господин, — подтвердил он и умчался прочь.

Красный топор — символ Сигтрюгра Иварсона, мужа моей дочери. Его прозвали Сигтрюгр Одноглазый, потому что я лишил его правого глаза остриём Вздоха Змея. Сигтрюгр атаковал Честер, но, хотя и потерпел поражение, заполучил Стиорру.

Стиорра уплыла не как заложница, а как возлюбленная. Время от времени я слышал новости о ней. У них с Сигтрюгром имелись земли в Ирландии, дочь писала мне письма, потому что я заставил ее выучиться читать и писать.

«Мы ездим на лошадях по берегу и по холмам. Здесь красиво. Местные нас ненавидят». У неё родилась дочка — моя первая внучка — она назвала её Гизела в честь своей матери. «Гизела — красавица, и ирландские священники нас проклинают. По ночам они выкрикивают свои проклятья, и их завывания похожи на предсмертные крики диких птиц. Мне нравится это место. Муж шлет тебе поклон».

Сигтрюгра всегда считали самым опасным из братьев. Говорили, что он умнее Рагналла, а его умение обращаться с мечом стало легендой, но потеря глаза, а, может, женитьба на Стиорре, заставила его угомониться.

По слухам, Сигтрюгр довольствовался тем, что обрабатывал земли, ловил рыбу и защищал свои владения, но устоит ли он, если старший брат отправится покорять Британию? Вот почему я велел Бедвульфу искать красный топор. Я хотел знать, не стал ли зять моим врагом.

Когда из виду пропал последний вражеский корабль, ко мне приблизился принц Этельстан. Его сопровождало с полдюжины воинов, все верхом на громадных боевых конях.

— Прости, господин, — крикнул он.

Я жестом призвал его к молчанию, снова обратив взгляд к Финану. Он что-то яростно выкрикивал над раненым, лежащим у его ног, а тот отвечал, и мне не было нужды понимать странный ирландский язык, чтобы понять — они обмениваются проклятиями.

Я редко видел Финана в такой ярости. Он плевался и нараспев произносил хлесткие слова, ритмичные, как удары топора. Слова будто пригвождали противника, и так уже раненного, к земле, он словно слабел с каждым оскорблением. Воины уставились на них, завороженные их гневом, а потом Финан повернулся и схватил копье, что отбросил в сторону.

Он шагнул обратно к жертве, произнес еще несколько слов и прикоснулся к кресту на шее. Потом крепко схватил копье и поднял его обеими руками, как священник возносит руки для молитвы, направив вниз наконечник. Помедлил и заговорил по-английски.

— Да простит меня Господь, — сказал он.

И со всей силы воткнул копье, ухнув от натуги, когда наконечник пробил кольчугу и кости до самого сердца. Человек внизу дернулся, кровь хлынула у него изо рта, на несколько мгновений агонии он замолотил по земле руками и ногами, а потом его сердце перестало биться. Он был мертв и лежал, разинув рот, пригвожденный к земле копьем, что прошло точно через сердце и воткнулось в землю.

Финан рыдал.

Я подъехал к нему и, склонившись, коснулся плеча. Он был мне другом, старинным другом, соратником в сотнях битв в стене из щитов.

— Финан? — позвал я, но он даже не оглянулся. — Финан! — повторил я.

На этот раз он оглянулся, по его щекам бежали слезы, во взгляде застыла жалость.

— Кажется, то был мой сын, — всхлипнул он.

— Кто? — ужаснулся я.

5